Беляева, Наталья Фёдоровна

Наталья Фёдоровна Ерёменко (Беляева)I9
b: 27 AUG 1927
d: 1 JUN 2014

Ерёменко (Беляева) Наталья Фёдоровна:

Родители мои Беляев Фёдор Демьянович и Ксения Максимовна (прим. Кузнецова). Помню я одну только бабушку — отцову мать и то она в 1933 году померла, сколько мне там было… Мама рассказывала, что бабушка была уж такая работящая, все умела делать и ткала и пряла и золотом вышивала. Значить, как раз под Рождество она пошла в другое село — ее богатая женщина наняла, она у нее поработала, а та ей дала пшена, масла, всяких таких продуктов на праздник. Она собралась и пошла, а метель, там всего-то между двумя селами — с горы на гору, но конечно километров 5-7 будет. Никто не знает, как там дело было, факт тот, что кинулся сын — дедушка мой, что матери нету, они ее искать — поехали к той женщине, та сказала, что дала ей всяких продуктов и на том они расстались, она пошла домой… Но здорово они ее вообще не шукали (прим. не искали), нету и нету бабки. Вот уже весна подошла, стал снежок таять и ее обнаружили около дороги — лежит она, разделась, все припасы с нею — замерзла она в общем. Больше я ничего за них не знаю. Какого рода и племени. Богатых у нас не было. Мамины родители — середняки, в общем жили средне. Родилась я в селе Заломном Воронежской области (сейчас Белгородская область).

Ерёменко Иван Владимирович:

Была Воронежская, а потом отрезали понемножку Курской, Харьковской и Воронежской и сделали Белгородскую область.

Ерёменко (Беляева) Наталья Фёдоровна:

Годы были трудные. Я захватила еще продразверстку. Я помню доехали до нас солдаты на лошадях, остановились, зашли к нам, ходили с шомполами шукали (искали) зерно. Но не нашли. Только в чулане было пуда два или три. Зашли, говорят “Доставай”. А мама говорит, что мол у меня столько детей на печи, чем же их кормить. Оставили зерно.

А потом уже я захватила голод в 1933 году, было трудно. Сестра возьмет меня с собой в лес, сады одичавшие — там мы собирали что-нибудь съедобное — корешки, листья, что попадется. Из листьев пекли пышки, тем и питались. У соседки отец работал счетоводом, у них, хлеб-то конечно, был. Она вынесет — хлеб, чистый, я ей говорю “Тань, давай с тобой поменяемся” — “Чего?” — “Да попробуй, моя пышка знаешь какая вкусная”. Она соглашается, берет мою пышку, а мне уж такой кусок хлеба вынесет большой — я его ем вместо паски. А она как попробует мою пышку, да как кинет её, она так и покотится. Я ей говорю “Да зачем же ты кинула, да я ж ее бы съела, а ты кидаешь!” (смеется). “Вот дура” (смеется). Она говорит “Да не хочу я, что б и ты ее ела”. Ну что ж, жить-то надо.

Ну а потом война, в войну, считай, опять голодовали, а потом, как немца выгнали в сорок третьем (1943 год), я в школу ходила, а учебников не было, учить заставляли, спрашивать спрашивали, а учить по чем, как нету… Надо было идти до когой-то, до подружек, а далеко, покуда туда, покуда обратно, ленилась я в общем… Так и бросила школу. Я хоть и мала была, забрали меня на стройку кирпичей в Воронеж.

Ерёменко Иван Владимирович:

Воронеж был развален в пух и прах — поначалу по Воронежу ходили только по тропинкам и в сторону сворачивать было нельзя — не все было разминировано, хотя и было написано “мин нет”. А потом запрет был снят, Воронеж начал наполняться людом и вот и забирали всех, в том числе и молодежь, чтобы расчистить улицы города Воронежа. Расчищали руками, тележками.

Нас хотели отвезти в Челябинск. Сформировали эшелон — 2000 человек, погрузили и направили в сторону Челябинска в ФЗО (Фабрично-заводское обучение — учиться и работать). Довезли до Мичуринска, завернули на первую Кочетовку (прим. моё — их там несколько Кочетовок). И с первой на вторую перевезли. Все было подготовлено, вагоны закручены проволокой (чтобы мы не сбежали). Самолеты летят, бомбят, народ из окон выскакивает. Это после немцев в 1944 году.

Ерёменко (Беляева) Наталья Фёдоровна:

Приехали мы в Ряжск, как стали летать самолеты. А нам кто-то кричит “девчата, скорей, скорей!”. Проволоку развязали, мы повыпрыгивали, кто что смог захватить с собой, захватили. Кормили нас раз в сутки. И кто куда пошел. Пешком мы шли до Воронежа. А эшелон пошел дальше — вагоны не все были раскручены. И ехали мы в одном эшелоне с дедом (с будущим мужем Ерёменко Иваном Владимировичем), но тогда этого не знали.

Ерёменко Иван Владимирович:

Выпрыгивали в окна — поезд медленно шел, оказывается, как мы потом узнали, там и машинистов не было в паровозе — они тоже выпрыгнули. А потом мы прицепились к военному эшелону с танками и орудиями — залезли под брезент. Разные были военные — один хотел прогнать нас, а второй заступился. Подобрали нас, накормили и так мы доехали до Отрожки. Там нас ссадили, а эшелон пошел на Белгород.

Ерёменко (Беляева) Наталья Фёдоровна:

А мы пешком — пешком до самого дома шли. С Ряжска, шли селами, есть не ели, шли себе, что значит молодые. Пришли домой. Мама рада была до смерти, побежала скорее — у нас высевки были пшеничные, она их принесла, корову подоила, молочную мешанку сварила для нас.

А потом, как меня забрали в Воронеж на стройке работать, нас зачислили грузчиками — пятеро из нашего села, шестая с другого села — Сетищи. Про меня говорили “эта еще мала в грузчики”, а девчата отвечали “хай и мала, пусть хоть что-то придерживает, что б с нами только была”. Ну что тут — шестнадцать годив (прим. — лет) дивчине — в грузчики… Работали вместе, а потом нас на конный парк устроили. Я там трошечки (прим. — немножко) поработала — подруга меня устроила — дюже было голодно. Мы работали на Левом берегу (прим. — Воронежа). Вот повезут нас за овсом, кладовщик заходит — “Глядите, девчата, овса не брать!”. Мы — “Ну зачем мы будем брать” (смеется). Первый раз мы и не брали. Сели на машину, а там садятся заготовитель и шофер, загораживают окно, а мы давай за пазуху совать овес. А мороз — невыносимо какой! Насыпешь — и стараешься чтоб кругом (прим. — везде) попало и в штаны в том числе. Едем — страшно как холодно телу. Доедем на Левый берег, стучим — “останови машину”. Остановит шофер, мы побежим в развалины, расстелешь платок (с себя его снимаешь) и сразу высыпаешь зерно отовсюду в этот платок. Потом спрячем платки в кирпичи и поехали разгружать. Возвращаемся, забираем узелки. В котелок насыпем этого овса, помоем и сидим ждем когда же он закипит. Пробуем — не разварился ли. Тут уже нам жить-то стало лучше — все-таки зерно есть. Мы его так и эдак отшелушивали, затерку делали. А потом нас послали в командировку на заготовку сена. Нам, правда, дали туда баранчика, соли дали, и, нас значить, с подружкой определили поварами. Наш старший как шо так и скажет “девчата, езжайте на соль выменяйте молока”. Ну что я подружке говорю “Марусь, может ты поедешь”, а она мне “Не, Наташ, езжай ты”. И мужики говорят, мол, Наташ, езжай ты, тебе больше идет молоко менять. Тоже значить из овса мы делаем кашу, трошечки мясца кладем, чтобы оно хоть мало-мальски было питательным, голодовка есть голодовка, хоть бы и мясной бульон был — и то жить можно. Ага. Я поеду в деревню, мы же с Маруськой были сами себе хозяева — насыпем соли и ссыпем лишнюю мне, я пойду по деревне, спрашиваю “кому соли нужно”. За соль наменяю того молока, и сама напьюсь, приеду — мне уже есть не хочется, раз молоко пила, это ж не то что ведь вода. Приеду, а Маруська наварит каши и наестся сама мяса, а норма ее остается и моя тоже — так получается что я уже две нормы ем мяса — мы сразу поправились! Оттуда проводили нас в командировку, в Бобров на кирпичный, посылали нас в Жердевку — там грузили известку, потом послали в Воробьевку — камень бутовый из карьера мы там грузили. Потом, когда мы из Боброва приехали, встретила деда Ваню (примечание — то есть Ивана Владимировича), познакомились.

Ерёменко Иван Владимирович:

Ты тогда работала каменщиком.

Ерёменко (Беляева) Наталья Фёдоровна:

Да, я работала каменщиком, да там я работала недолго, покуда училась, а потом я уже была замужем, беременна, а дед (то есть муж) сказал — не надо работы твоей, а так как легкой работы не давали, то я и не стала работать. Бросила работу, появилась ваша мама Таня, потом дядя Вова. А потом баба Паша (прим. Ерёменко (Бобро) Прасковья Калиновна — мать Ивана Владимировича Ерёменко) пишет письмо, мол так и так, живу я одна как медведь в берлоге, да и я бы внучечку свою покишела (покишела — на украинском, то есть понянчила), а я кажу (говорю), Вань, давай рассчитаемся, поедем туда, все-таки бабка будет с ребеночком, а мы будем вдвоем работать, все-таки нам будет легче. А как приехали сюда в этот хутор, мать честная! И бабка нас встретила “Зачем Вы приехали!”. Ото и все, думаю, рада баба нам, что аж дальше некуда! Она каже (говорит) “Ванька, ты теперь езжай в Ворошиловград (примечание моё — ныне Луганск) устраивайся, а Наташка хай тут с дитем”. Он поехал, устроился в хлоромонтаж. Там что-то на производстве разорвалось, его обожгло. Я ему написала, мол, бросай там все к чертовой матери, езжай обратно. Он бросил и приехал, пошел сюда, в Кантемировку и устроился здесь работать. Ну шесть месяцев мы здесь (прим. —  на хуторе Кленовом) побыли, а потом Ванька перевез нас в Кантемировку, мы стали тут строиться, эту хату тут построили, народилась тетя Оля, ну тут уже мы трошечки-потрошечки стали подниматься. Потом я поступила в лесничество, дети пошли в школу. Ну и стали жить легче, а когда брежневские времена наступили, тут уже вообще легко, дети повырастали, замуж повыдавали, дядю Вову женили и сами, слава Богу, жили, ну и так до сих пор живем, да хлеб жуем.

Ерёменко Иван Владимирович:

Дед мой (отца отец — то есть, получается, Василий Ерёменко) до советской власти занимался торговлей скотом, в общем гонял гурты (прим. — отары) на Москву, ну как гонял — люди гоняли, а он скупал. Отец мой занимался техникой, или сообразительный мужик был или учился где, я этого не знаю. Он и молотилки ремонтировал, в общем был механизатором еще в те времена, как Советская власть пришла. Потом стал работать на железной дороге. Я его по сути и не знаю, так, мы встречаться встречались один раз, вот уже когда с бабушкой вместе были и с мамой Таней в Чертково — один единственный раз. Жили мы сперва в Кленовом, потом перебазировались в Кантемировку, потом из Кантемировки уехали в Краснодар, жили мы там немного…

Ерёменко (Беляева) Наталья Фёдоровна:

Мама рассказывала, что бабушка была уж такая работящая, все умела делать и ткала и пряла и золотом вышивала. Значить, как раз под Рождество она пошла в другое село — ее богатая женщина наняла, она у нее поработала, а та ей дала пшена, масла, всяких таких продуктов на праздник. А она собралась и пошла, а метель, там всего-то между двумя селами — с горы на гору, но конечно километров 5-7 будет. Никто не знает, как там дело было, факт тот, что кинулся сын — дедушка мой, что матери нету, они ее искать — поехали к той женщине, та сказала, что дала ей всяких продуктов и на том они расстались, она пошла домой… Но здорово они ее вообще не шукали (прим. не искали), нету и нету бабки. Вот уже весна подошла, стал снежок таять и ее обнаружили около дороги — лежит она, разделась, все припасы с нею — замерзла она в общем.

Ерёменко Иван Владимирович:

Жили мы в Краснодаре, а потом уехали 20 километров в Выселки — такая станция, там бакши (прим. моё — арбузные плантации) в основном, там мы пожили немного, но Кубань есть Кубань, там залетный народ, люди разные… Ну в общем уехали мы оттуда, приехали в Ростов (прим. моё — тот, который на Дону), пожили немного в Ростове, потом оттуда переехали в Ворошиловград (прим. — ныне опять Луганск, Украина), а в Ворошиловграде была меньшая сестра моей матери — тетка Санька, приехали к ней и в Ворошиловграде мы жили до самой войны. И когда уже стали подходить немцы, мы тогда взяли что смогли взять с собой, только что на себя можно нацепить и все. Только мы вышли из Ворошиловграда (а он тогда был гораздо меньше, это сейчас расстроился), нас догоняют трактора идущие на север, за Дон, мы попросились, они нас взяли, до Беловодска, потом из Беловодска они пошли на Морозовку, а из Морозовки на Чертково. А мы встали в Морозовке, пришли к деду пешком. Там километров 30 было. К деду Калэныку (прим. — Бобро Калина Архипович), материному отцу, приехали сюда, в Кленовый и жили тут и в войну. Как раз приехали и вскорости нас немцы захватили. Под немцами мы были всего 6 месяцев. Всяко приходилось. И плетки немецкой пробовать. Много лошадей по полям ходило, мы с ребятами собрались и давай этих лошадей ловить себе, а где лошади, там и оружие. А нас немцы увидели, они там сено косили, и давай нас лупить, забрали лошадей. Была у нас винтовка, а другой оружие — в лесу было. А тут еще, были же у нас и предатели — ну эти, полицаи, ненормальные люди, они не думали, что вернется Советская власть. И по-моему к 22 декабря было намечено чуть ли не полхутора вешать и расстреливать, здесь же и коммунисты и активисты были, в том числе и мы попадали туда. А почему попадали — дядько — материн брат в Свердловске был начальником НКВД (примечание моё (Юрий Фисенко) — если это родной дядька, то их вначале я знал всего двоих — Даниил Калинович и Михаил Калинович — ни тот, ни другой не подпадают под это, так как на сайте “Память Народа” в документах указано, что оба были рядовыми, однако позже я узнал еще об одном — Петре Калиновиче и он, согласно сайту Подвиг Народа погиб под Свердловском, но ничего о том, что он имел хоть какое-то отношение к НКВД — нет — https://pamyat-naroda.ru/heroes/memorial-chelovek_dopolnitelnoe_donesenie57778130/?static_hash=439d9be6da39157d41263775a0c613fcv1 — ясно, что это тоже наш родственник — по другому быть не может, ведь в документе и мать его (моя прапрабабушка) указана хоть и с ошибками, но ясно, что она, и место рождения — хутор Клиновый (я всегда думал что правильно КлЕновый, и скорее всего я прав, но в документе так)), а они-то подлецы в хуторе знали об этом. Ну а тут нас 18 декабря 1942 года освободили и мы остались живы. Когда немцев выгнали, нас стал привлекать военкомат, сперва как застрельщиками, кто его знает как это точно называлось — в общем дежурить по хуторам, потому что много дезертиров было. У нас там тоже был, потом расстреляли его. Выдавали карабины или итальянские винтовки — вот,  ты, ты и ты до утра ходите по селу, чтобы кто чего не поджог или еще какая диверсия… Потом набирали в МТС. Прицепщиком меня назначили. Два месяца проучился — на тракториста. Там бумажку давали “прошел двухмесячные курсы трактористов” — вот и все. И я работал трактористом. А потом в 1944 году, по каким причинам, не знаю, но факт тот, что нас собрали где-то тысячи полторы ребят и на рассвете погрузили в эшелоны, летают немцы, и начинают бомбить станцию и эшелон. Но обошлось благополучно — двоих или троих только ранило и все. А ребята все разбежались. Но все-таки какую-то часть взяли. Тут один на Буденновской был (прим.мое — то есть на улице Буденовской) — учителем, что ли работал… Ну он как… был предателем что ли… Немецкий разведчик был он. И он сигналил немцам, а они начали бомбить. До нас военный эшелон стоял — он успел уехать, а нас начали бомбить и мы кто куда разбежались. Так я в этот раз и не попал в эшелон. А потом уже работал я трактористом до 1946 года, а в 1946 году подрались мы, посадили меня. Подрались с директором школы, за девушку получилось все. А посадили не за директора, а за одного парня. Бригадир тракторной бригады — у него груши были, парень забрался к нему за грушами, а мы его застали там. Мы его не били, а взяли — в ручей кинули (внизу протекал ручей). А директор как раз шел и видел. Я в 1943 году (это мне 15-й… 16-й год шел) с одной девочкой познакомился в Колещатовке, а она ему (директору) тоже нравилась. Он был молодой, но по состоянию здоровья в армии не был, директор-то. Ну и он сфабриковал дело — у нас вроде было все улажено с матерью цёго (прим. — “этого” — укр.) парня… Ну и нам по 2 года за хулиганство. Ну 11 месяцев я пробыл в заключении, отпустили, вернулся домой, побыл дома… И тут меня забирают в армию. Привезли в Воронеж, в облвоенкомат, оттуда — на формировочный в Отрожке — там формировка была и оттуда кого куда, кого кому продали, как говорится… Ну сформировали нас команду 80 человек и передали в фабрично-заводское обучение (прим. ФЗО) на 8 месяцев. Обычно на 6 месяцев берут, но нас на 8 взяли в военно-строительное морское управление Ленинграда (но здесь, в Воронеже — филиал). Ну отучились мы 8 месяцев и тут же нас в Воронеже и оставили ОАР СМУ (Окружные Ремонтные Мастерские Военно Строительного Управления — как завод) Ленинграда, в общем ремонтировать машины для воинских частей. И мы ремонтировали. Четыре года отутюжил я. Тут же женился. Работал я сперва слесарем, потом бригадиром, потом мастером. По-армейски кто его знает… военспец я был да и все. А так..В моем подчинении было изрядно людей… Монтажный цех был мой, кузнечный, плотницко-столярный, перемоточный цех, красильный цех… Все в моем подчинении. 

Мы жили в общежитии. Комнаты по 20 человек. бабушка (примечание мое — то есть дедова жена будущая, моя бабушка, а не его) жила в 18 доме, а я в 6-м, улица Менделеева. Койки поставили. Как казармы, у нас там были умывальники.

В ФЗО… там мне приносили то что надо все… Ну у меня там была команда человек в тридцать… Слушались меня, мы понимали друг друга. Там много ребят было, ну скажем… слабохарактерных — прожжет бушлат какой-то шалопай, у тебя заберет новый, а тебе отдаст горелый… А я этого терпеть не мог. Почему не мог — я большую часть своей жизни прожил в городах, был более развитый, чем ребята из деревни, тогда ведь деревня есть деревня, город есть город, оно и сейчас также… Ну и я сразу сформировал себе ребят, компанию такую, хорошую… И в одно прекрасное время , приходим мы… А комендантом у нас была женщина, а у неё маленький ребеночек. А там ребята из Левой Россоши… Отбой был как закон в 10 вечера, а они пришли в одиннадцать, а мы чуточку позже. В общем они стали обижать эту женщину, толкнули ее, она упала, и разбудили ребенка, ребенок кричит… Как раз заходим мы… Ну они там ребята такие приблатненные были… А у меня был флотский ремень… И я ихнего заводилу перепоясал этим ремнем прямо тут же, он и упал на колени и давай я их лупить. А ребята мои стоят — я показал — “Стоять!”. Погонял я их и сказал “Отныне и навеки или просите прощения у этой женщины или беда вам будет!” (нет, я не хулиган!). В общем я их проводил аж на второй этаж — они там жили. А моя комната была на первом этажа — рядом с парадным входом, первая. Нас было 14 человек в комнате. Женщину мы подняли, успокоили ее. На второй день утром она доложила начальнику училища как все было. Вызвали меня, моих ребят и тех ребят. Нам перед всей школой благодарность (а ну-ка 800 человек в школе!) перед строем, особенно мне. Здорово помогала в то время благодарность, от и до! Я и учился неплохо. А тем ребятам — “Еще повторится — статья”. Да! Стычка у меня еще была с ними. Был у нас мальчик Зайцев.Небольшой ростом паренек. А бушлат ему попался чуть просторноватый. А эти дураки, хулиганье, отобрали у него бушлат, а ему отдали пожеванный. Я прихожу, а он сидит на стульчике в коридоре плачет. “Коля, ты чего плачешь?” — Я сразу понял. “А-а-а… Все ясно.. Кто?”.  — Он молчит. — Они ему пригрозили  — “Скажешь — убьем””. Я ему — “Кто, говори, не бойся, ты же знаешь меня”. “Да я знаю, но я боюсь” — “Не бойся!” . Я к себе в комнату зашел — “Тот, тот, тот — со мной”. Пошли мы наверх. заходим. Он сидит, курит. Я ему — “Иди сюда”. Не идет. Ну, говорю, ладно… Всем остальным показал — “Вон в тот угол!” А этот — новый был, приблатненный. Так я ему как дал, бил всем, чем придется. И сказал “Отныне и навеки, еще хоть раз пар из рота пустишь, обидишь такого мальчика как этот, считай ты не жилец!”. Ну я был оторви голова неплохой… Финка у меня была в сапоге всегда, покуда не женился.. 

Опять меня вызвали, уже в дирекцию. За то что я излупил его здорово, перестарался… Ну ничего, он понял, тот парень. Я объяснил директору школы что чего и как. И там же еще и наш военспец был. Он у директора спросил, а нарушаю ли я дисциплину. Директор — “Нет, нет, нет”. Преподаватель у нас там был хороший — капитан, он за меня тоже горой. Что надо было — мы все делали для него. При том я в технике разбирался от и до, капитально. В общем неплохо я учился, что надо было — просили — делал. Я никогда никому не отказывал. Ну поругали меня немного, а в основном сказали правильно сделал. Дисциплину я не нарушал, хулиганить не хулиганил, а то, что…

Ерёменко (Беляева) Наталья Фёдоровна:

Уважить и малому и старому всегда согласен.

Ерёменко Иван Владимирович:

А потом… Мы решили пожениться, нам нужна была комната. написал я в Министерство военных трудовых резервов. У нас Славка Большаков был, при посольстве контрразведки (забыл я каком точно) — он подсказал. Он был в переделке, его комиссовали — позвоночник у него был поврежден. И к нам он пришел работать, башковитый малый… 

Написал я, был тогда такой министр Крейзман. И где-то месяца через два, а может и быстрее вызывают меня — вот вам квартира. Ребят наших рассортировали по другим местам, а нам дали казарму метров 15 длиной, нам и еще одним, Малеванные что ли…  

Ерёменко (Беляева) Наталья Фёдоровна:

Она Малеванная, а он чи Неминущий чи как его…

Ерёменко Иван Владимирович:

Отгородили нам эту комнату, дверь прорубили и мы стали там жить — 4 года. Вызвали нас опять облвоенкомат, у нас были карты — желтая, синяя и красная. И в общем нас никуда не брали — только здесь мы должны были 4 года отутюжить. Тяжело было, трудно, ребята убегали в действующую армию, все равно их назад возвращали. Приедут в воинскую часть — “Мы хотим служить у вас”. А им — “Откуда?” — “Оттуда” — Всё, назад. Потом мы поженились.

А познакомились вот как. На улице у нас был лагерь для военнопленных немцев. Во втором доме жила бабушка, а я в шестом. Ну, на улицу же выходим… И так познакомились, да и решили пожениться. Да вот и живем уже 48 лет. Живем, хлеб жуем. 

Врезал я вначале и неплохо. Через мои руки шел спирт. мы же красили машины. У меня был перемоточный цех. перематывали якоря, генераторы делали, электромоторы большие, с этот стол величиной. Для подводных лодок или куда они там шли… Разводился шерлак и шерлачил обязательно, а потом сушили в печах, на испытание ставили и если все нормально — отправляли по назначению. Так что всякое приходилось…