Фисенко, Василий Иосифович

Василий Иосифович ФисенкоI11
b: 10 AUG 1923
d: 12 DEC 2000

Фото Галерея

Фисенко Василий Иосифович в День Победы 9 мая, 90-е годы XX век

Фисенко Василий Иосифович, наверное 50-е

Фисенко Василий Иосифович в зрелые годы

Фисенко Василий Иосифович

Встреча с боевыми товарищами. Ветераны на Кантемировской земле

В Харьковском военном училище

Фисенко Василий Иосифович с внуком Михаилом Юрьевичем

Фисенко Василий Иосифович второй слева

Фисенко Василий Иосифович

Фисенко Василий Иосифович справа

На Красной Площади

На огороде

На ВДНХ

Фисенко Василий Иосифович - слева

Фисенко Василий Иосифович и Лидия Алексеевна

Фисенко Василий Иосифович и Лидия Алексеевна с внуком

Фисенко Василий Иосифович. Полная автобиография

От рождения до Армии

Родился я в 1923 году 10 августа, в селе Новомарковка, Кантемировского района, Воронежской области (это ныне, в 21 веке, а в те времена никакого Кантемировского района не было). В 1926 году родители переехали на хутор Высочанов на постоянное место жительства (нет уже этого хутора и где он был — бог весть…). Отец мой очень рано умер и я его очень мало знаю, но помню, мне был пятый год, когда он умер.

Мой дед Фисенко Семён Захарович до Великой Октябрьской социалистической революции работал ветеринарным фельдшером. Отзывы о его работе крестьян — очень хорошие. Среди крестьян он пользовался заслуженным авторитетом . При Советской власти он также работал в колхозе ветеринарным фельдшером. И также — хорошие отзывы руководства о его работе и он был почетным гражданином Новомарковки.

Отец Семёна Захаровича (прим. — Захар Фисенко) был регентом — то есть руководил церковным хором.Семен Захарович тоже участвовал в церковном хоре, как певчий. Бабушку я не помню.

Второй дед — по матери Прачев Дмитрий занимался крестьянским хозяйством, имел много птицы. Заключал договора с покупателями и готовил птицу для отправки в центр России, даже и на Москву. Он был середняк, имел крепкое середняцкое хозяйство. Была лошадь, были быки, куры, свиньи. Натуральное середняцкое хозяйство. Нас не раскулачивали. Бабушка была домохозяйкой и очень хорошо готовила. Особенно вкусный выпекала хлеб. И компот, по-нашему озвар у неё получался очень вкусный.

Осенью в 1929 году мы вступили в колхоз “Борец Труда”. До 1926 года мы проживали в слободе Новомарковка, а в 1926 году переехали на хутор Высочанов. Мать (прим. Бурлакина (Фисенко (Прачева)) Марфа Дмитриевна) была на рядовых работах в колхозе до войны, во время и после войны. Во время Великой Отечественной войны она помогала фронту, собирала теплые вещи для красноармейцев.

В 1931 году, в 8 лет я поступил в Высочановскую начальную школу, которую окончил в 1935 году. В 1935 году поступил в Новомарковскую семилетнюю школу, которую окончил в 1938 году. По окончании поступил в Кантемировскую среднюю школу, проучился там всего 1 месяц в 9 классе — родители завербовались на стройку в Узбекистан — город Чирчик — строить Чирчикский химкомбинат. В Чирчике продолжил учиться в 9 классе в школе имени Баумана.

Когда приехали мы в Чирчик (Узбекистан), я пошел в девятый класс и первые занятия по физкультуре (у нас был преподаватель узбек) — на подтягивание, бросание гранаты, тот кто дальше бросит, тот и победитель. Я пришел на урок, тут как раз начал дождик моросить, пришла моя очередь подтягиваться, девочки у меня взяли пальто, чтобы не мешало. Пятнадцать раз я подтянулся, а мог еще — я дома в Кантемировке 18 раз подтягивался. Там ребята были Орлов и Шевелев — у них предел был 12 раз, они говорят “О-о-о! Вот это друг! Теперь мы с тобой дружим навечно! Силён!”. Потом начали бросать гранаты, я кинул дальше всех, они — вот какие мол занятия в России по физкультуре серьезные, не то что у нас тут. А я думаю “Да то вы не хотите”.

В связи с болезнью отчима тропической малярией, нам пришлось вернуться обратно на хутор. В ноябре 1939 года я не пошел учиться, а пошел работать кассиром и учетчиком труда в колхоз «Борец труда». В 1940 году поехал сдавать экзамен в Воронежское педучилище. Экзамен сдал, но учиться не стал, потому что вышел указ Верховного Совета ССР о платном обучении (прим. — от 26 октября 1940 г. № 638). Поэтому я бросил учебу и поступил в ФЗО на завод «Электросигнал». Там я проучился всего месяц и ФЗО преобразовали в ФЗУ — Фабрично-Заводское Ученичество. А туда набирали только до 13 лет, а мне уже было 16. Поэтому меня из училища сократили. Домой я ехать не захотел. А те люди, у которых я стоял на квартире сказали, что устроят меня работу и нашли примерно через месяц — на заводе Автотрактородеталь. И там меня обещали устроить учеником токаря, но я почти год проработал рядовым рабочим до сентября 1941 года.

На заводе был дед шорник по фамилии Телков. Он мне сказал «Вася, ты пропадешь здесь — давай находи училище куда поступать». Как раз в газете «Коммуна» было объявление о наборе учащихся ФЗО №16 авиазавода. Я подал заявление, прошел мандатную комиссию, меня приняли в группу токарей. А с моего завода Автотрактородеталь меня не отпускали, потому что рабочих было мало, завод был очень грязный, никто туда не хотел идти. Тогда Телков мне посоветовал пойти к депутату Верховного совета Воронежа Воротникову Владимиру Александровичу. Я пошел. На входе милиционер — «Ты куда?». Я объяснил, что к Воротникову, по личному вопросу. Милиционер позвонил, доложил «К Вам рабочий, хочет поговорить» — «Пусть идет». Выписали мне пропуск, поднялся я на третий этаж, секретарша на меня посмотрела — а я грязный, сразу с завода, не переодевался (и Телков мне посоветовал — «ты иди так»), ну она мне и говорит «Воротникова нет». А он услышал, вышел из кабинета — «Что тут за шум?». Я ему отвечаю «Она меня не пускает». Он ей «Я тебе дам!». А мне «Заходи». Я зашел. «Садись». Я говорю «Я не могу садиться, видите с меня течет — эмульсию разводил!». Он посмеялся: «Ладно, рассказывай в чем дело». Я рассказал, так мол и так, я хочу учиться, поступил, мне обещали токаря, а я рабочий. Он «Приветствую такое Ваше желание. Молодец!» «Вот что. Я сейчас позвоню директору». Воробьев была фамилия у директора. Он ему позвонил: «Товарищ Воробьев, в 24 часа рассчитать Фисенко Василия Иосифовича! Он будет учиться!». Воробьев был против, но приказ есть приказ. Да и я же был еще несовершеннолетний. Тогда было мне 17 лет. Я пришел на завод. Директор мне говорит «Я тебя не отпущу». Я ему отвечаю «Вам звонил Воротников, я сам уйду и ничего Вы мне не сделаете! Я несовершеннолетний!». Я пошел на авиационный завод ФЗО. Там группа токарей избрала меня старостой, наверное по образованию — у меня 9 классов было, у остальных меньше. Ну поступил я, а уже война шла, и завод 26 декабря 1941 года был эвакуирован в город Казань.

Приехали мы туда — мороз под 40 градусов, холодно, а мы в ботинках, побежал я на базар с хлопцами, купил валенки, чуть ноги не отморозил. Мы проучились 3 месяца в Воронеже (а надо было 6), еще три месяца проучились в Казани, настал выпускной, а я в это время лежал больной цингой. Ребятам аттестаты выдали, а удостоверение «Учащийся школы ФЗО» отобрали. В связи с тем, что я не попал на выпускной, я пришел за аттестатом позже. Директор ФЗО, говорит — «Иди еще полежи, ты еще слаб, на заводе условия не очень». Я пошел, отлежал еще неделю, вернулся к нему и говорю «Нет, давайте мне аттестат». Он аттестат выдал «Ладно, иди».

В это время вышел указ Верховного Совета о призыве в армию учащихся школ ФЗО 1923 года рождения. Месяц миновал с того указа. А у меня было удостоверение учащегося. Я думаю — пойду-ка я сейчас в армию, а у нас, как у учащихся была бронь. Ну я подумал, что пролезу как-нибудь. Пошел в Ленинский военкомат города Казани. Пришел, а они меня выругали. Ты, говорят, дезертир, месяц уже как вышел указ, а ты только явился! Ну я объяснил, что только прочитал, откуда мне знать было. Ну ладно. Это было 19 мая (прим. 1942 года). А 20-го я уже должен был быть в полном боевом снаряжении — при себе ложка и котелок, ну у меня ничего не было, ложку я взял в ФЗО, да и все. Комиссию прошел, тогда не очень разбирались, больной ты, не больной. Я сказал, что «я здоров как бык». Нас отобрали 20 человек и сказали что наша группа поедет учиться в военное училище.

Староста

По прибытию в Казань на завод №16 в ФЗО мы учились еще 3 месяца. Воронежские ребята, которые там жили — сынки начальства, решили убежать оттуда — надоело им там. Один был инженер, другой мастер, в общем не захотели они там учиться и решили убежать в Воронеж. Ну убежать-то убежать, это одно дело, а другое — уворовали они при этом у одного нашего — Колесникова — ученика ФЗО пальто и ему бедному не в чем идти на занятия. Он пришел — плачет, а я старостой группы был — “что Вася делать будем?”. Я подумал-подумал, говорю “Давай сейчас в железнодорожную милицию позвоним, чтобы они их задержали — вторая или третья станция от Казани Юрга, вот там как раз”. Позвонили туда, они говорят — “Хорошо”. Задержали их и этапом под стражей доставили обратно в Казань. И пальто это вернули. Благодарил он меня… А старостой меня поставили так.

Был у нас один из Воронежа — Винокуров — хитрый и пожрать любил. И он еще тогда приспособился — узнал где живет мастер и талончики столовские каждое утро у него бегал забирать на группу. Потом возьмет себе пару талонов — и все у него в порядке. А почему так — дело в том, что на завтрак местные горожане не приходили и он таким образом съедал их завтрак. Пять-десять талонов могло так оставаться. Мастер тогда и говорит — “Хватит! Давайте проведем собрание группы нашей и выберем старосту”. Сели мы. Он “Для того, чтобы был порядок в группе, чтобы вы ко мне не ходили за талонами, давайте выберем старосту. Какие будут предложения?”. Воронежские. конечно, предлагают своих “Алексеев! Виноградов!”. Мастер “Хорошо-хорошо… Я вам дам кандидатуру! Старостой группы будет Фисенко. Есть такой?”. Я Говорю “Я Фисенко. Какой я староста? Я с хутора!”. Все засмеялись. А мастер говорит “Ничего. Будешь старостой”. Так я стал старостой. Талонов у меня полно. День рождения у мастера был. Я талонов подкопил. Обратился к официантам, которые нас обслуживали. Говорю им так мол и так, у нашего мастера День Рождения, а у меня 10 талонов, давайте мясо, давайте пирожки. Они “Что ж ты раньше не сказал! Мы сейчас!”. Еще и торт где-то достали, испекли что ли. Я пришел к нему, говорю “Товарищ мастер, вот вам в день рождения!” Он “Где ты взял?”. Я говорю “Товарищ мастер, у меня талоны остаются, я их ребятам иногда раздаю”. Он “Молодец! Так и делай!”. И я ему стал часть талонов отдавать — он раньше питался дома, а теперь стал питаться за счет училища. Мастер мне посоветовал — “Ты, говорит, официанткам тоже по 2-3 талончика отдавай, если будут лишние и мы будем отлично жить!”. Так мы и сделали.

На Войне

Старший лейтенант с тремя кубиками нас повез на север. Привез в одно, в другое училище — везде набор завершен — в Юргинском пулеметном училище, потом в Омском артиллерийском училище. И привезли нас в конце концов в Новокузнецк, Кемеровской области в Вильнюсское пехотное училище, эвакуированное из Литвы, там был как раз разгар набора. Там я проучился 3 с лишним месяца — май, июнь, июль и пол августа, а 17 сентября (прим. 1942 года) 15 училищ Сибири бросили на защиту Ленинграда, в том числе и наше.

Когда мы были в училище, курсант Некрасов (уже воевавший ранее) сказал мне — «Знаешь что, Вася, не ходи в командиры, иди рядовым — это лучше всего рядовым — с рядового меньше спрос! (от дурак :-))) — смеется). Ну и когда комиссия начала говорить — ты отличник, мы тебе присваиваем звание старший сержант, я насилу упросил их (командира роты) оставить меня рядовым (мол я слабохарактерный и т.д. и т.п.). И я пошел рядовым.

Приехали мы на фронт, на Волхов 26 августа. Когда ехали, наш эшелон бомбили, но немец опоздал — мы выгрузились и сразу бегом километра два в лес. Они налетели и давай бомбить состав, а там никого. Ну покружились — покружились, три круга дали и улетели. Нам скомандовали не шевелиться и они нас не заметили.

Предсказание

Ехали мы на Волховский фронт с Новокузнецка, и в Нарофоминске пошли на базар купить молочка. А у нас было много рыбы — нам на дорогу выдали по вещмешку рыбы! Хорошей рыбы и хлеба я взял две буханки — думаю, выменяю на базаре молочка. Рыбу селедку — на молоко и хлеб. Идет бабка — “дай я тебе сынок погадаю”. Я ей сказал — “Я в эти гадалки не верю”. Но она говорит — я не цыганка, я русская, на руку буду гадать. Ну смотрела, она — смотрела… и говорит “Тебе на днях будет удар”. Я ей в ответ: “Конечно удар! Я еду на фронт — уже через сутки я буду на фронте”. “Сынок” — говорит, “Ты счастлив, ты не будешь убит!”. «Ну», отвечаю “Так это Вы всем говорите!» Ну попробуй скажи мне, что я буду убит… Она — “Нет! Я тем ничего не говорю. Я вижу, что ты останешься жив. Удар тебе будет и скоро”. Отдал я ей селедку, 2 или 3 штуки и хлеба буханку. Молока так и не выменял, вернулся в вагон. И через 4 дня после того гадания ранило меня. Тут я вспомнил эту бабку, думаю “Есть один удар!”. А дальше что… Дальше я вспомнил эту бабку 8 мая 1945 года, когда кончилась война. Нам чехи сказали, что Германия капитулировала — они слушали по приемникам… Под Прагой я как раз был… “Какая хорошая бабка, нагадала мне, что я буду жив!”.

Ранение

До 4 сентября я воевал, а четвертого сентября, к концу дня был ранен. Нас накрыл 6-ти ствольный миномет. Многие погибли, многие были ранены, в том числе и я. Ночью я пошел искать медсанбат (38-й) — пешком и с палкой. Шел-шел и дошел до настила из бревен (там болота были). Смотрю — выходит еще кто-то белый весь, не немец ли думаю… Я стал, а он кричит — «Я свой! Танкист!». Подошел он, говорит «Вместе пошли на Волховское шоссе». Ну и пошли дальше вместе. Вышли на шоссе уже утром. Машины, повозки идут с ранеными, а танкист весь в бинтах (потому и белый был мне виден издалека) — ему левую руку оторвало, нас — никто не берет. Он вытащил наган и стал стрелять по скатам машины. Машина остановилась, его с горем пополам забрали, а меня — нет, некуда было. Потом едет подвода, лежит раненый, кишки разворочены, «Я б тебя взял» — говорит ездовой — «Но некуда. Садись на дышло сзади». Я сел, проехал метров пять, больно! Я и слез. А он мне сказал что 38 медсанбат должен быть в селе Александровка, надо повернуть направо через шоссе. Туда я и пошел. Дошел до речки. Смотрю — выезжает легковой автомобиль, а там офицеры — мессершмит налетел и расстрелял машину из пулемета. Я подошел — шофер ранен. Помоги, говорит, мне вытащить командира — майора — убит. Попросил он меня передать, когда дойду до своего медсанбата, что здесь убитые и раненые.

Нашел я медсанбат, рассказал, что как раз на мосту через речку такая ситуация. Они пообещали забрать. А я остался. Пришел голодный. А там не домики, а землянки. Ребята говорят — ты сиди здесь, сейчас принесут обед, покушаешь здесь, а потом — бегом в другую землянку — и там еще поешь (смеется). Я так и сделал. Наелся до отвала.

Пришел врач, осмотрел. Тебе, говорит, надо делать операцию, вытаскивать осколок. Полежи еще — через час-два придем. Ну и пришли: «На стол». Санитарка меня отвела — «Ложись». Операцию делали два еврея — муж и жена. Вытащили осколок. Больно было! Я кричал, ругался, что я только не делал! И обезболивающее вкалывали, но все равно страшно больно. Они ж с мясом прямо выдернули. Они — «Терпи!». Вытащили осколок — кинули в стакан — он такой весь покрученный. Легче стало. Наутро повезли нас в госпиталь №1294, город Ладога, Ленинградской области. Туда ехали на грузовой машине, еще кроме меня 5 человек — кто в плечо ранен, кто в живот. Самолеты летают… Шофер мне сказал — ты самый легкораненый — смотри, когда самолет начнет снижаться, ты мне по кабине стучи. Ну едем, самолеты кружат, а те тяжелораненые которые со мной в кузове — давай стучать шоферу. Он вылез «Что такое?!» «Лежите, не лезьте, я вот ему сказал — он за это отвечает!». Ну и дальше поехали. Самолеты опять — кружить. Раненые — повыскакивали из машины. Тут я постучал по кабине — говорю шоферу «Выскочили они». Он ругаться. Ну собрали мы их вместе с ним опять в кабину и поехали дальше. Доехали до речки Ладоги, там нас погрузили на речной пароход и повезли на противоположный берег. На правом берегу был госпиталь. Город Новая Ладога. Там я пробыл месяц и три дня. Попал 7 сентября, а 10 октября меня выписали, в качестве выздоравливающего. В таком статусе я там пробыл полмесяца, ходил на обмолот в местном колхозе. После этого нас, выздоравливающих отправили в запасной полк и далее опять на фронт, воевать. Это был Волховский фронт.

В огнеметчики

В запасном полку я был на комиссии. Кого куда — кого в минометчики, кого в пехоту, в артиллерию, в авиацию — в общем по той стезе, которая была раньше, до ранения. Спрашивают меня «Ты в какой части был?» — «В пехоте», отвечаю, 387-й полк. Старший лейтенант сидит, окантовка погон черная — «Иди сюда». Подошел, он говорит «Давай ко мне в огнеметчики». А я слышал, что есть такие огнеметы, которые одеваются на плечи, огонь бьет на 25 метров и сами себя могут сжечь. «Не», говорю, «Я не пойду». Он тогда мне «Дурак ты — это же фугасные огнеметы, их закапывают в землю, они на 120 метров бьют. Люди в землянке, в укрытии — подрывной пункт — машинку крутнул и огонь полетел». Я — «Ну пиши». Записал он меня туда. Я выхожу, а там очередь. Спрашивают меня «Ты куда записался?». Я говорю «В огнеметчики». «Ну и дурак!». Я им «Вы дураки!». Рассказал им что к чему. «О-о-о, тогда и мы!». А он старший лейтенант (Гирин его фамилия была), мне сказал: «Ты теперь агитируй ко мне». Ну я и сагитировал. Только, говорю, не меньше пяти классов образования! Набрал лейтенант 12 человек. Последнему сказал позвать меня. Захожу. «Вот тебе 12 человек — веди их в часть». Нарисовал карту, маршрут и я повел. Получили мы с собой только по одной капустине и больше ничего. Только отошли километр, ребята — «Мы будем варить борщ». Ну какой борщ, сырую жрите, да и все. Нет, мы будем. Ну варите. Доварились — пришли мы в 108 огнеметную роту затемно. Часовой нас остановил. Я говорю «Доложи командиру, что группа 12 человек пришла для прохождения службы». Выходит командир роты — худой-худой младший лейтенант (смеется), фамилия Рзянин. Докладываю ему, при этом «младший» не называю «Товарищ лейтенант, группа в количестве 12 человек прибыла для прохождения дальнейшей службы. Рядовой Фисенко». Он нам «Вы голодные?» — «Голодные, край!». «Надо бы раньше, а то вы опоздали. Я сейчас старшине распоряжусь». Приходит старшина Александров здоровый-здоровый — приносит целую плащ-палатку сухарей и сахар «Чайку попьете». Начали делить. А они, те кого я вел сюда говорят «Делить ты будешь. Раз ты старшой, ты и дели». Ну я разделил — берите. Разобрали, мне сахару не досталось, кто-то взял две кучи. Старшина засмеялся, говорит «Я тебе сейчас принесу». Приносит грамм 100, а нам по 35 грамм положено. А один из бойцов тогда — «Лучше бы мне не досталось!». Ну да это ерунда.

Нам сказали, что мы 3 месяца будем учиться, а мы проучились 20 дней, и на фронт, под Вороново. Было там село такое на Волховском фронте. И я начал воевать. Сперва мы были в обороне. Несколько раз пытались прорвать блокаду, нас посылали в наступления. Наступления немец срывал, не могли мы прорвать. 12 января 1943 года Ленинградский и Волховский фронт опять пошли на прорыв. И 18 января 1943 года мы соединились в поселке Александровка под Ленинградом. Соединились Ленинградский и Волховский фронт и блокада Ленинграда была прорвана.

Акт вручения Медали за оборону Ленинграда стр 1

Акт вручения Медали за оборону Ленинграда стр 3

После я еще там (под Ленинградом) прослужил до марта 1944 года. Затем мы пошли освобождать Эстонию. Форсировали реку Нарва, заняли плацдарм на левом берегу и там простояли до июля. В июле пошли в наступление на Таллин. Часть пошла на Тарту, а мы — на побережье Финского залива. И 17 сентября 1944 года освободили Таллин. Это уже был Ленинградский фронт — он переименован был — Волховский был ликвидирован, а Ленинградский так и остался. В Таллине постояли мы примерно полмесяца и нас отправили на Карпаты — через Белоруссию, через всю Украину (Ужокский перевал в Карпатах наверное в марте проходили). Стояли в Шепетовке, где родился Островский. Меняли там одежду на молоко. В октябре мы взяли Ужгород. И после освобождали Кошицы в Чехословакии, потом Моравска Острава, Брешев и до Праги.

Медаль за Отвагу и Орден Славы 3 Степени

Медаль за Отвагу

Орден Славы 3 Степени

Медаль за Оборону Ленинграда

Был я в штыковой атаке — в Польше. Мы наступали. В то время я был ординарцем у командира роты. Они, командир роты и командир батальона, с биноклями наблюдали, а я стоял позади них. На дороге наш станковый пулемет строчил-строчил и заглох, я глянул — оказывается был убит первый номер, ну я потихоньку пригибаясь, прибежал туда и застрочил. И потом пошел наступать. В азарте боя мы углубились в рощу, а там был немец и закрыл нас в «котел». И пришлось нам отбиваться в штыковую. Нас было 8 человек. Троих заколол немец. У меня есть рана на руке — это я отбил штык в той атаке. Сам я 5 человек прикладом автомата уничтожил, а еще двоих застрелил из автомата, пока были патроны. Хорошо, что наш командир взвода пулеметом дал отсечный огонь и немцы сразу «руки в гору», а то бы нас всех закололи. За этот бой мне дали Медаль за Отвагу.

Наград- ной лист представ- ление к Красной Звезде

орден славы III степени наградной лист

После мы наступали на Прагу (Моравска Острава). Там бои были жестокие, мне дали за них

орден Славы Третьей степени.

Германия капитулировала 8 мая, но группировка генерала Шнейдера хотела сдаться не нам, а американцам, мы их преследовали и бои закончились только 18 мая. Так что для меня война закончилась 18 мая. Нашу часть расформировали. Часть солдат отправили на Японию. В период расформирования приехал «покупатель» из Харьковского Военно-Политического Училища и нас троих — Свирского, меня и Никитина направили в это училище. Прибыли мы туда в августе. Больше половины состава училища были фронтовики. Мы возмутились — как же так — мы хотим домой, отпустите. Отпустили нас домой на побывку. Да, когда война кончилась, я не писал писем домой месяц, от дурак! (смеется). Ну приехал я домой — все рады были.

В училище я проучился полтора года, а потом его сократили, перевели во Львов и оно стало называться Высшее Пограничное Политическое училище. Потому что американцы, англичане, французы и прочие кричали, что русские не сокращают войска и загнали их в училища. Поэтому его расформировали. Нас — отличников стали агитировать поехать во Львов, но я не захотел и вернулся домой. Приехал домой 12 марта 1947 года и начал работать. Хвосты волам крутить (смеется).
Теперь хочу рассказать два эпизода о том, что 25 апреля у меня невезучий день. 25 апреля…

25 апреля — невезучий день

25 апреля 1943 года с финского залива, с фортов немцы били по КП там вместе были 2 КП батальона наши. И вот для уничтожения этих КП немцы били 600-миллиметровыми снарядами страшными из гаубиц морских. И в зону обстрела попал наш… домик не домик… землянка не землянка, в общем болото там… мы еле туда залазили… И бил он 16 часов подряд. Это страшное дело! И мы уже до того досиделись в этой землянке — домике… Он ходуном ходил. Рядом разрываются снаряды, выворачивает землю. татарин у нас был, не выдержал, выскочил и его перерезало — осколки страшные были, на полметра! Кончился обстрел ночью, утром мы проснулись. Тишина. Вылезли — не узнаем местность — все исковеркано. Начали искать татарина. Метров 30-40 отошли, а он лежит — был черный, стал седой, по лицу узнали… Похоронили его. Приезжает командир батальона. А КП у нас был в 23 км от переднего края. Мы стояли под Вороновым, а Жихарево — станция Жихарево 23 км. Он приехал на лошади и еще одну с собой взял. Это был Рзянин, командир батальона… Приехал, посмотрел… Говорит “Страшно… Мы канонаду слышали”. Ну, говорит, я из вас хлопцы троих забираю на отдых. А остальных — потом, после этих. Ну я не попал в эту тройку. А нам он сказал — пишите письма домой. Я начал писать, столик у нас был… Голову погладил — полно волос на бумагу попадало. Командир увидел и заменил — меня с собой взял в тыл. 10 дней я там отдыхал — 23 км от переднего края. Это первый эпизод.

Взять «языка»

В ноябре 1942 года командование полка обратилось к нашему командиру батальона за помощью в разведке — чтобы взять “языка”. Они пытались 5 раз и все попытки не увенчались успехом. И вот задумали разрешить вопрос с помощью огнеметчиков, то есть нас. Они даже не знали точно что это за оружие, огнемет, но, видимо, кто-то им рассказал вкратце, что с огнеметчиками все получится — на 120 метров бьет огнем и 5 метров в ширину…

Нам приказали показать им как действуют огнеметы. Ну, выбрали поляну, срубили и поставили елки, привязали два огнемета к дереву для устойчивости. С командиром роты у нас были хорошие отношения. Он мне — “Фисенко, будешь выполнять задание, и со мной второй был солдат — по фамилии Тульский (а сам он из Тамбовской области)”. Когда мы это все установили, прозвучала команда “Приготовиться!”.

А надо сказать когда вылетает огонь из огнемета (под давлением 25 атмосфер), то при этом звук такой шипящий, как у снаряда, который сбрасывают с самолета. Крутнули мы “машинку” и огонь полетел. Они перепугались — командир полка и три командира батальона, попадали — думали снаряд с самолета летит. Пока поднялись — лишь дым, огня уже нету и только “шалаши” елочные горят. Просят “А вы не повторите?”. А наш командир батальона отвечает “Герои нашлись, вояки! Мы все стояли, смотрели, а вы чего?” — “Да мы думали снаряд летит…”.

На определенный день назначили идти брать языка. Наш командир взвода Сёмин стал проводить с нами совещание на предмет кто будет выполнять задание — ставить огнеметы на нейтральной полосе и блокировать немецкий ДЗОТ, чтобы в это время разведка побежала и взяла языка. Спросил он кто добровольно пойдет. Мы почти все подняли руки. Только двое не подняли. Мы их называли “русские евреи”. Трусы они были. Командир взвода по моей фамилии — “Фисенко” подумал — “Это украинец, трус…”. И я выходит не попадаю в команду подрывников для выполнения задания — только на переноску огнеметов меня поставил. Заканчивает совещание с нами и в это время приехал командир роты Рзянин. Сёмин ему отчитывается по совещанию и по кандидатурам, которые он наметил для выполнения задания. Рзянин — “А ну кто?”. Посмотрел-посмотрел… “Не-е-ет. Я не согласен. Пойдет выполнять Фисенко.” Ну я рад.

Когда проводили совещание — командир просил высказываться — сколько огнеметов будем ставить. Кто-то сказал — 12, а я говорю — много, для блокирования ДОТа и отсечения немцев — всего нужно 6 огнеметов. Согласились со мной.

Пошли мы ночью. Нейтральная полоса 150-200 метров. На ней танк стоял подбитый, наш — Т34. Мы на нашей стороне должны ставить огнеметы. Те, кто не попал в подрывную группу носили огнеметы нам. И когда несли эти два “русских еврея”, немец запустил ракету осветительную. И эти два друга как раз принесли огнеметы (а они тяжелые — 56 кг один) и с перепугу бросили их на танк вместо того. чтобы аккуратно поставить. И на весь передний край железо об железо так грохнуло, что немец услышал и всю ночь бил по переднему краю, по нам. К утру, примерно за пару часов до рассвета бросил он стрелять. Поставили мы огнеметы, копать ямки для них заставили этих “штрафников” и еще человека 3-4. Они выкопали. Нужно сантиметров на 70 глубиной и сантиметров 30 шириной. Поставили мы эти огнеметы… А утром немец проснулся, увидел бугорки огнеметов и как начал по ним бить — караул! Побил их. Мы начали проверять напряжение ОМ-метром, а напряжения нет — порвал он провода. А тут как раз разведка подошла. И командир полка с ними — “В чём дело?”. Мы ему объясняем — немец побил огнеметы, нет напряжения. Он на это — “Я ничего не знаю, давайте исправляйте”. А оно — вот как сейчас — ясный день, утро, солнце светит, все как на ладони — открытая поляна. Зря погибать — здесь всего 100 метров до немца, он нас безо всяких оптических приборов постреляет. Мы не согласны — Тульский и я. Командир полка говорит — “Идите выполняйте!”. Мы — ну как же — вы же видите, это бесполезно, давайте назавтра или на другом участке. А он — “Нет, я ничего не знаю, я должен выполнить задание!”. Ну и в это время наш командир — видит огня нету, послал тогда к нам Юдина (он из Куйбышева был, как и наш командир батальона). Прибегает Юдин, а этот, командир полка уже наган вытянул. А было так — если не выполняешь приказ — могут тебя расстрелять без суда и следствия. Юдин — “В чем дело?” — “Вот, они не выполняют задание”. Юдин сгоряча ему “Ах ты паразит! Ты еще будешь расстреливать людей?! Я сейчас всажу в тебя 72 патрона!”. Тот опустил наган. Мы ему говорим “Да, брось ты Юдин, тебя же судить будут!”. А он — “А это не суд?!”. Все замолчали… Командир полка “Ребятки, извините…”. А Юдин говорит “Ты что не мог договориться по-хорошему? Богато вас таких стрелять!”.

Пошли мы из траншеи в землянку, он начал нас просить “Ребята, если выполните задание, я вас отпускаю домой на месяц, ордена, к награде представлю!”. Ну мы потютюрились… Давай! Опять в траншею, проводов с собой взяли для ремонта порыва. А тоже боимся — все как на ладони… Дергаемся только но никак не выскакиваем. Давай разом! Выскочили из траншеи и туда! Ничего — тишина! Нашли порыв, скрутили его уже безо всяких изоляций — всего 6 порывов соединили, кричат нам наши — “ОМ-метр работает!” — 4 огнемета починили. Только мы бежать обратно — по нам очередь из автомата немец дал, ну не попал.

Командир полка рад. Разведчикам — “Ну, ребята, приготовиться!” А их 8 человек всего. Как мы из траншеи выскакивали так и они собирались. Приготовились. Помкомвзвода был еще у нас — Дубинин — он командовал нами. “Ребята, огонь!” То есть подрыв. Ну мы крутнули “машинку”, огонь полетел, а получилось также как в прошлый раз — никто не предупредил разведчиков, что звук такой же, как у падающего снаряда, они и попадали в траншею — думали снаряд. А огонь пролетел впустую, только дыма море, желтоватый такой, густой… Мы им “Ах вы ж паразиты, бегите скорее!” Ну они побежали. Из немецкого ДЗОТа дым валит — попали мы в него огнеметом. Разведчики немца карабчили (взяли то есть), пулемет станковый немецкий на треногах тоже взяли. Тут командир полка расцеловал нас, обещал “Попрошу вашего командира батальона, чтобы он вас отпустил на месяц домой и к награде представлю”. Ну да награды до сих пор нема, а 20 дней мы отдохнули в тылу…

Медали и ордена мои? За Моравску Остраву орден Славы… За то, что я был в штыковой — Медаль за Отвагу…

После войны

В Харьковском Военном Училище: Дураки сажают, а умные освобождают!

Было это в 1947 году в январе-феврале, в военно-политическом училище харьковском. Однажды мы занимались в здании, а другая рота — на улице по огневой подготовке. И один из солдат другой роты мой ручной пулемет карабчив (схватил) и пошел с ним на занятие, потом не вытерев поставил обратно, а пулемет от этого стал красным от ржавчины, заржавел от снега. Вечером дежурный по училищу проверял оружие на оружейном складе и глянул — красный (ржавый), чей? Меня нашли — “Ваше?” — “Моё”. “А это что?! Почему в таком состоянии?!”. Я рассказал, что не брал его и не знаю почему. Но слушать не стали -”На гаупвахту! Трое суток!”. Это мне дал командир взвода. Ну я “Слушаюсь!”. Почистил пулемет, поставил его и пошел на гаупвахту. Сижу на гаупвахте, картошку чищу. Вечером, смена караула, заходит начальник караула капитан, который тоже воевал, как и я. Каждого спрашивает — “За что попал на гаупвахту?”. И меня спросил. Я рассказал все как было. Он меня спрашивает — “Ты воевал?” — “Воевал.” Сколько?” — “Столько-то”. “Ранен?” — “Ранен.” — “Марш домой.”. Ну я пошел домой, лег спать. Наутро приходит командир взвода — “А ты чего здесь?”. Я говорю “Дураки сажают, а умные освобождают!”. Готово! Трое суток гаупвахты мне опять. Но потом подумал — не стал сажать “Я доложу командиру роты” — говорит. Доложил. А у нас командир роты был Лебедев, тоже фронтовик. Он посмотрел-посмотрел и говорит командиру роты “А ведь Фисенко, наверное умнее тебя”. А он-то командир взвода не воевал. Он — “Я буду жаловаться начальнику училища”. Настырный такой оказался. Дошло до начальника училища — полковника Кораблева. Повели меня туда. Сперва начальство зашло — крик, шум поднялся… Потом вызвали меня. Кораблев меня тоже спрашивает (а сам он тоже не воевал) — “Вы на фронте были?” — “Был”, — “Награждены?” — “Да, награжден”. “Чем?” — “Орден Славы третьей степени, Медаль за отвагу, Медаль за оборону Ленинграда”. “О-о-о, так ты Ленинград защищал?” — “Да”- “Шагом марш отсюда — иди, занимайся”. Я радый, пошел…

Как я попал в райком…

Как я попал в райком… В 1947 году, когда я вернулся домой из армии, пошел работать в колхоз сперва рядовым колхозником, потом меня назначили бухгалтером по труду и зарплате, то есть трудодни я учитывал и выписывал квитанции на питание для бригад. Приехали в колхоз первый секретарь райкома партии и главный агроном земельного отдела, я уже работал в это время парторгом колхоза, ну то есть секретарем первичной парторганизации. Они говорят про меж собой — “Вот кандидатура для посылки в школу руководящих кадров”. В Усмани такая была. Выходили из нее бригадиры, председатели и т.д.. Это было осенью 1947 года. После этого я ждал, что попаду туда, в эту школу, а вызова все нет и нет. И только 11 февраля пришла депеша из райкома партии — явиться в райком партии срочно. Поехали мы в райком партии с председателем колхоза…

Приехали, а секретарь говорит так мол и так давайте в школу, а я ему ответил, что не пойду, я уже бухгалтер. А он — “Пойдешь, никуда не денешься! Партбилет твой где?” Я — “Вот”. Он забрал его и говорит — “Будет лежать здесь, пока не окончишь школу! Иначе исключим из партии за неподчинение!”. “Сколько тебе времени нужно для сдачи дел? Четыре дня хватит? До 16-го. чтоб уже после этого получал зарплату в райкоме. Ну я поехал домой, сдал дела бухгалтерские и уже утром 16 в райкоме партии был утвержден инструктором на бюро райкома. И с того времени работал я инструктором до октября 1951 года. После меня послали работать заместителем директора кантемировского МТС по политчасти. Здесь я отработал 2 года, а потом меня опять взяли в райком инструктором, потому что на мое место нашелся кто-то другой, который окончил воронежскую партийную школу — какой-то он был друг первому секретарю нашему… А уже не Дегтярев был в то время, а Цыбин и он меня трошки не взлюбил. Почему? — Потому что я на партсобрании выступил, сказал… Ему ехать ночью как-то надо было в обком, а у нас партсобрание было в 6 часов вечера и он не захотел идти на собрание, второй секретарь пошел зайцев бить, тоже отсутствовал. Ну я и Гавриленко там еще был инструктор — мы сказали “В уставе записано, что дисциплина для любого коммуниста, будь то начальник или рядовой — одна! А у нас что получается?“ А был у нас там еще собкор — Кротков… Как только первый секретарь приехал, он к нему побежал и доложил, что собрание было сорвано, его не было, а Фисенко и Гавриленко сказали вот так. Он (первый секретарь) тогда что… Вызывает нас и читает при этом брошюру “Сталин о критике” — мы как увидели это — засмеялись, он нам — “Идите отсюда!”. Прогнал. С тех пор я не в почете у него стал — строптивый парень, поэтому так и получилось в МТС.

25 апреля невезучий день 2. КГБ — Работа есть работа.

25 апреля не хороший день мне… как раз попало, что через 2 месяца ровно кто-то написал в КГБ, что я восхвалял немецкую армию, будучи на фронте и немецкий гимн переделанный читал. В общем попал я в нехорошее положение. Начальник КГБ меня вызвал и начал допрашивать. — “Ты где служил? Кем призван?” и так дальше… Я рассказал. Он говорит “А ты немецкий гимн читал?”. Я говорю “Читал.”. “А немцев хвалил?”. Я говорю “Да. я говорил, что надо у них учиться воевать и нам. Сталин ведь тоже сказал, что надо учиться и у врага!”. Он — “А как гимн-то переделанный звучит?” Я говорю “Союз нерушимый республик голодных навеки сплотила убогая Русь”. Он кулаком об стол — Ах ты такой-сякой! “Сегодня на бюро мы тебя исключим!” И так дальше… “Пиши объяснение!”. Я говорю “Я писать не буду! Хоть стреляй.” И ушел. Пришел ко мне Третий секретарь райкома партии Невровский и говорит “Ты зря. От признания меньше наказание.” Я опять сказал, что писать не буду. Ну потом после обеда состоялось бюро, меня пригласили. Говорят начальнику КГБ Куракину “Ты докладывай”. Он отвечает “Я докладывать не буду. Пусть Невровский докладывает.” Невровский тоже не хочет. Тогда они ко мне “Ты что скажешь?” А у меня в горле ком, слезы, я думаю, зачем меня третировать? Дома я взял 2 письма — одно с фронта, другое — из политучилища, в нем матери благодарность за воспитание сына. Первый секретарь прочитал письма и говорит “А кто это Бурлакина?”. Я отвечаю “Это моя мать”. “А почему фамилии разные?”. Я говорю “Да это она замуж вышла второй раз, а я не захотел новую фамилию, оставил свою”. Он “А-а-а! Так это же она, активистка, я ее прекрасно знаю. Это та, что собирала вещи для фронта?” — “Да.” Он говорит “Тогда слушайте вы!” (Куракину и всем остальным). Прочитал письмо вслух. “Ну? Кто слово скажет? Куракин!” — тот молчит. “Так кого ты привел нам, врага или героя? Он ранен 4 раза!” Тут выступил Токарев, зав. орготделом и как начал чертовать этого Куракина, только искры сыпятся, тот сжался, согнулся. Кудрявцев еще был секретарь райкома комсомола тоже на него — “Что ж ты делаешь? Почему ты безответственно отнесся? В душу наплевал человеку-герою!”. Ну все и Первый на него… А потом видят — я сижу все это слушаю — “Вася, иди, работай, никто тебя не тронет!”. Ну я и пошел. А Куракину “А ты извинись!”. Ну кончилось бюро сижу я, приходит — “Вася, я дурак. Глупости послушал…”. Я отвечаю “Ну что ж теперь. Работа есть работа. Хорошо, что у меня вот эти документы оказались, письма, а то бы вы и посадили меня, да?”. Он “Да все может быть…”.

Экзамены

Я уже заместителем директора МТС по политчасти работал в Кантемировке и поступал заочно в высшую партийную школу. В Воронеже сдавали мы экзамен. Как это было. Погоди… Пришли мы сдавать экзамен. Пригласили нас, сели мы, билеты дали, ну я посмотрел, сложного там ничего нет — экономическая география СССР и других стран. Ну я начал отвечать и дошел до того,… а там профессор с ВГУ — Воронежского Государственного Университета говорит — “Предлагаю комиссии ставить пять, но ты упомянул главный город Германии и сказал, что там разведшкола была немецкая возле Бонна. где ты это вычитал?” Я говорю — “Я читал художественную литературу и там описано было, что немцы расположили эту разведшколу возле Бонна, в курортном местечке” А профессор спрашивает “Почему не выбрали города Дюссельдорф, Эссен, с миллионным населением, а выбрали город Бонн с населением в 250 тысяч человек?”. И я рассказал, что это очень тихий курортный городок. Он спрашивает “А где ты работаешь?”. Я отвечаю “Я заместитель директора по политчасти”. Он — “Тогда нечего с тобой разговаривать. Пятерка. Иди”. Вот такой эпизод был.

В сельхозтехникуме я сдавал экзамен. В 1952 году, заочно. Четыре года проучился и сдавал экзамен. Пришел… не, цэ писать нельзя… Пришел, билет взял… А в это время заболел гриппом, голова страшно болела. А хлопцы мне сказали — “Когда будешь идти сдавать, то выпей сто грамм — сто пятьдесят, голова перестанет, все сдашь”. Я пошел, взял билет, а от меня-то прет водкой… Только я взял билет, тут же говорю “Я буду отвечать”. Преподаватель — “Как отвечать?”. А там сидели девки… Не очень знали материал… Преподаватель говорит “Я от тебя принимать не буду, потому что ты выпивши”. Я рассказал, мол вот такое дело, грипп, я же лишнее не говорю… “Иди к завучу и спроси — разрешит сдавать — я приму”. Я пошел вниз, на первый этаж, сдавали мы на втором. Пришел. Говорю, Константин Иваныч, вот такое и такое дело. Рассказал ему обо всем. Он — “Ну пошли”. Пришли мы к преподавателю, он ему на ухо говорит “ты прими”. А преподаватель говорит “Я этот билет принимать не буду, другой пусть берет”. Я беру второй билет, глянул — знаю всё, я говорю “Я буду отвечать”. А он “Что ты рьяный такой!”. Начал отвечать. Ответил два вопроса. На третьем он говорит “Хватит! Пятерка! А вы, девушки, сидите, вот так надо материал знать!”. Вот было дело такое… Пошли обмывать сдачу. А у преподавателя фамилия была Драчев. Смотрим — заходит преподаватель. В Усмани это было. Заходит в ресторан, а мы уже “хорошие”. Мы ему “Иди сюда!”. “Что ребята?” — “Садись” — “Да неудобно…” — “Садись!”. Ну он сел. Мы ему налили стакан. Он мне тогда: “Что у тебя за болезнь?”. Ну я ему отвечаю “Грипп страшный, я не могу, голова болит и сейчас”. Он мне: “Я сейчас напишу прошение к зав. аптекой и ты пойдешь и вылечишься”. Я на второй день пошел, спрашиваю “Вот такое-то лекарство есть?” (я нарочно так сделал) — “О-о-о! Нет!”. Ну тут я и говорю “Ну вот, нате записку”. Он “Так бы и сказал! Есть!”. Порошок мне дал какой-то. Я выпил — как рукой сняло болезнь, голова сразу перестала, а что это за лекарство было, я до сих пор не знаю.

Сдавал я еще экзамен и спутал даты, думаю так или не так… Счас посмотрю — запись у меня есть. Начал в парту лезть. А преподаватель заметил — “Стоп! А ну-ка назад, оставь все в парте!”. Ну, без ничего я пошел, сел сзади и все. Сижу, а он спрашивает ребят — “Кто будет отвечать?”. Желающих нету. Я говорю “Я буду отвечать!”. Будь что будет, думаю. Он — “Ну отвечай”. Начал отвечать — ответил все. Он и говорит ”Ты скажи, зачем ты полез в парту?”. Я ему рассказал, что когда шел сдавать, с ребятами поспорил — я так думаю, они эдак, ну я и засомневался, кто правильно думает, л или они. “Да сказал бы!” . — “Да что ж я скажу, вы же не верите мне.”. “Пятерка, Иди.”

Председатель колхозов

В 1957 году Гайдуков стал первым секретарем райкома партии. Действительно умный человек… Плохо то, что он меня послал из МТС в колхоз, председателем. Председателем я был в колхозе Танковой Дивизии год, а потом стал секретарем парткома колхоза Калинина в Смаглеевке — 2 года. Потом послали меня в колхоз Имени Ленина председателем колхоза, а там я попал в нехорошее дело. Как… У председателя колхоза — соседа с Украины, не было соломы кормить скот, а у нас в колхозе — полно, девать ее некуда было — озимых было 750 Га, на такой маленький колхоз это много и урожай был прекрасный… Ну он пришел, чуть не плачет, просит “Я тебе заскирдую 200 Га соломы, а ты мне дай участок, чтоб я и себе заскирдовал”. Там же было — через дорогу перевезти эту солому и все. Я отдал… Дурак я, что… надо было вначале собрание колхозное провести… А я посоветовался с бригадирами, с активом. Они говорят — правильно, мы же ее сами не заскирдуем. И зябь будет не вспахана и солома пропадет… Давай! Я отдал, а Качанов — бывший председатель колхоза написал жалобу в обком партии Воронежский и в Ворошиловградский. Ну меня и выгнали из председателей. Освободили от должности, влепили строгий выговор и сказали “На самоопределение”.

Меня в Богучар вызвали, там на бюро первый секретарь Мосолов доложил мол так и так — товарищ начал торговать колхозной землей, отдал солому, в общем он заслуживает исключения из партии. Я там разошелся — говорю, кто-то еще пешком под стол ходил, когда я воевал. Кому я отдал эту солому — не Америке же! А своей республике — Украине! Ну и что? Ну они может испугались… Сказали — перерыв — на бюро. Вышли мы на перерыв. А Землянский был начальником управления и был еще Шеин — народный контроль — говорят “Вась, не бойся, тебя не исключат”. Ну я думаю — правильно! Сели мы опять продолжать бюро. Мне объявляют строгий выговор с занесением в учетную карточку и — на самоопределение — где найду работу сам то есть. Пришел я домой, конечно, настроения никакого. Был тут строитель — Ряполов, он мне помог устроиться на мясокомбинат, а там зарплата 55 рублей. Ну я дома сказал что 80, через месяц, правда, пришел я к директору — “Я не буду работать, что это за зарплата 55 рублей!”. Он — “Ну 85 тебе назначим”. О! Думаю, о цэ уже можно как-нибудь жить. Я проработал там год. У нас как раз в это время образовался район Кантемировский в 1964 году, начали комплектовать кадры и Базовкин Михаил Алексеевич посоветовал, чтобы меня взяли в райком, и взяли меня. Я стал “хрущевским инспектором” — инспектор-организатор, так называлась должность. Я там проработал тоже немного — Хрущева сняли, должность упразднили, а я стал инструктором райкома партии. Проработал я инструктором до 1969 года. В 1969 году я стал помощником первого секретаря райкома партии. После этого — стал работать старшим агрономом управления сельского хозяйства. Поработал я там до марта 1970 года.

Инспектор по закупкам. Предсказание урожая

В марте 1970 года была организована инспекция по закупкам и качеству сельхозпродуктов, куда меня и взяли. Проработал я инспектором по закупкам и качеству 21 год. Самый продолжительный период работы в жизни! Так вот при работе инспектором у нас часто приезжали инспектора областные и из министерства заготовок СССР и Республики. почти каждый год приезжали. Приехал областной инспектор по закупкам Смирнов и говорит “По поручению овощевода Гурова нужны данные по предварительной средней урожайности картошки”. Ну поехали определять в колхоз имени Калинина, так как он был самый крупный по выращиванию картошки — основной поставщик в областной фонд — 100 гектаров. Приехали. Он мне — “А как ты будешь определять?” Я говорю “Я знаю как!”. Шляпу свою снял, бросил — вот говорю тут копать будем. Выкопали 2 или 3 куста. Я опять кинул, опять выкопали — хороший, средний и плохой куст. Я говорю — вот и все, поехали. Он мне говорит “Так это же не по правилам!”. Я говорю “Вот правила такие. Когда уберем урожай, Вы посмотрите, у кого самое правильное определение!”. Ну ладно, уехали. Приехали, взвесили в магазине картошку ту, я определил среднюю урожайность и сказал “Будет здесь по расчетам 110 центнеров с гектара”. Он говорит — “Ты знаешь что, позвони, когда уберут урожай”. Ну я позвонить забыл. Он звонит — “Какая урожайность?”. Я отвечаю “Сто девять”. “Да ты с ума сошел?” Я говорю “Точно!” “Да как же ты так точно определил! А мне Гуров говорил, что точнее всего дает прогноз Кантемировка. И по овощам и по картошке!» Вот такие дела. Потом… Был он уполномоченным на уборке урожая, приехал к нам и говорит — “Пошли к первому секретарю”. А первый у нас был Шаболатов Алексей Филиппович. Зашли, он докладывает по недостаткам и вообще — где хорошо, где плохо и потом говорит ”А это вот Василий Иосифович пришел — вы его берегите, это профессор!”. Первый смеется — этот “профессор” с ним, с Первым поругался, ну как поругался… Он мне поручил определить урожайность зерна и валовый сбор в общем баланс зерна в колхозах “Чапаева”, “Рассвет”, “Волоконовский”, “Красный Октябрь”. “Искра”, “Карла Маркса”. “Луч Октября”. Я поехал. Думаю, начну с дальнего — “Чапаева” в Новобелой. Определил, все оформил, акт написал, приношу ему, а был у него как раз в кабинете вторым секретарем Яхненко — после его назначили первым. Шаболатов говорит “Что за чепуху написал?”. Я говорю “какую чепуху?” — “Ты думаешь, если ты друг Железнякова, председателя колхоза, так можно все делать?!”. Я говорю “Какой я друг? Он секретарь был в райкоме, а я что? Что за ерунду наговариваете на меня?”. Он “Брось ты это”. Я ушел и не поехал проверять остальных — думаю — раз не доверяют, не поеду. Через 2 дня звонит он “А где акты?”. Я говорю “А я не ездил.”. “Как не ездил?”. “Да так” — говорю — “Раз не доверяете мне, так я и не поехал”. Вызвал он меня к себе. Я пришел, тут с ним Яхненко в окно смотрит. Он на меня “Ты что такой недисциплинированный?” — “Я дисциплинированный”. Тут Яхненко говорит “Алексей Филиппович, я Фисенко прекрасно знаю, он на это не способен. Он честный человек”. Шаболатов засмеялся — “Что ты защищаешь!” — ему, а мне ”Давай продолжай работу”. Поехал я в “Луч Октября”, а там друг мой говорит “Ты мне спиши 3 тысячи на отходы”. Ну я списал. Привожу этот акт. Шаболатов “О! Вот как честно поступил!”. Думаю “Вот это честность!” Было хорошее и плохое в жизни. Больше хорошего! Я на жизнь не обижаюсь! Всё!

Секретное письмо: «дурацкие мысли»

Был я помощником первого секретаря. Первый секретарь был в это время на курортах, а второй замещал его. Позвонил мне заведующий орготдела обкома партии как помощнику райкома и говорит “Надо выехать завтра и получить письмо по Чехословакии”. Там тогда в 1949 году в Чехословакии сабантуй был… “Но только машиной, поездом — ни в коем случае”. Ну я пошел ко второму секретарю (Потоцкий его фамилия была) и говорю “Михаил Пантелеевич, надо ехать завтра за письмом по Чехословакии и мне нужная для этого машина” — “Нет, ты поедешь поездом”. Я говорю “Заведующий орготделом обкома сказал только машиной, не поездом, иначе если приеду поездом, он мне не отдаст письмо”. Позвоните, говорю, а то я поеду впустую. Тогда считалось это письмо секретным. Он позвонил и ему сказали то же, что и мне — ни в коем разе поездом, иначе накажут. Ему было некуда деваться. Мы наутро садимся в машину, и бабушка (жена Лидия Алексеевна) ездила тогда и Варя (соседка). Поехали. Выехали где-то часов в 8 утра, приехали в час дня. Я получил письмо, по городу поездили не больше чем полчаса, в больницу к знакомому заехали и обратно. А он уже (второй секретарь) звонит нам домой вовсю. Попал на мать мою, 3 раза звонил ей — в час дня, потом в три… Я приехал обратно где-то в семь вечера. Письмо отнес и положил в сейф. Утром он меня вызвал и говорит “Тебе ничего нельзя доверять, ты машину в личных целях использовал!” И так дальше. Я говорю “Дурацкие Ваши мысли”. И все. Приехал первый секретарь с курортов, а он ему рассказал, что, мол, Фисенко меня назвал дураком. Вызывает меня первый секретарь “Ты что это второго секретаря дураком назвал?”. Я говорю “Я дураком не называл. Я сказал “Дурацкие ваши мысли””. Рассказал ему как все было. первый засмеялся и говорит “Ну правильно!”.